Однако прелестями мирной деревенской жизни довелось
наслаждаться недолго. Уже в 1940 году отца направили на работу в Карело-Финскую
ССР. Там, в северном Сортавале, он стал директором лесопильного завода. Я же
по-прежнему занималась в начальной школе. Здесь впервые не увидела широких
колхозных равнинных полей, как цветет летом лён. Однажды я спросила у отца:
− Папа, а мы вернемся когда-нибудь в Беларусь?
Отец ответил не сразу, мне тут же показалось, что я
задала ему глупый вопрос.
− Время покажет, а пока тебе необходимо на отлично
закончить четвертый класс, - сказал он, и я тут же села готовить уроки.
Если говорить откровенно, в далеком северном городке
мне и моей маме жить не хотелось. Во-первых, мы резко поменяли образ жизни,
во-вторых, теперь не очень-то уютную Сортавалу и городом называть как-то было неудобно.
Что ни улица, то грязь с мутными лужами. Словно в какой-то заброшенной деревне.
Но были в городе и тротуары, правда, как правило, вымощенные из досок. Можно
было и поскользнуться, и вернуться домой с синяками. Даже как-то напомнила маме
о том, что в Сортавалу мы приехали именно из-за отца, ведь кому-то надо было
работать директором лесопильного завода.
− Твой папа всегда хотел быть первым. Первым он
организовал колхоз в Струкачеве «Новая жизнь», первым сдал в артель двух
лошадей, тельную корову да свиней, домашнюю птицу, оставил себе только двух
курочек да петуха, - как-то вечером вдруг заговорила на тему колхозной жизни
мать, продолжая: - И своих плугов, и даже молотилки с приводом не пожалел. А
сам-то он, мой Тарас, а твой отец, был родом из Гомеля…
А потом мать рассказала о Карело-Финской ССР, о самых
больших ее городах, таких как Петрозаводск, Беломорск, Кондопога, Кемь да
Сегежа.
К их числу относила и Сортавалу на берегу Ладожского озера.
К их числу относила и Сортавалу на берегу Ладожского озера.
В
1990 году г. Сортавала был включен в список исторических городов России. В
настоящее время его называют музеем финской архитектуры под открытым небом;
известный на Брестчине фермер Константин ВОРОБЕЙ и писатель-документалист Микола
ПАНАСЮК во время срочной службы в рядах Советской Армии на карельской земле
(1972-1973).
Иногда, будучи школьницей четвертого класса, приходила
на краешек этого огромного озера, садилась на береговой камень и всматривалась
в туманную даль. Очень хотелось, чтобы рядом со мной стояли школьные подруги из
родной деревни, вместе со мной шутили и смеялись, рассказывали забавные истории
о наших мальчишках. Однако такого не случалось, и я всегда возвращалась домой с
опечаленным видом, начинала готовить уроки, ведь старший брат Миша, когда
узнавал, что я получала тройку, первым ее замечал в тетради и стыдил меня.
Было, да, было и такое….
А вот в праздничные дни весной Сортавала выглядела
более нарядной и многолюдной, особенно в солнечный день 1 мая.
Скажу еще, что город с древних времен был расположен на северном берегу озера: в 270
километрах от Ленинграда, примерно на таком же расстоянии – от Петрозаводска. При
этом центральная часть размещалась амфитеатром на огромном каменном кряже.
Именно в этой черте застройки скалы формировали несколько заметных
возвышенностей, а уже в городском парке с одной из них открывался прекрасный
вид на Сортавалу с ее лесными островками.
В глаза сразу же бросались такие привычные для нас
деревья, как сосна, ель, рябина, а еще − береза карельская. Произрастали также
вяз, клен да липа мелколистная. И все это я, малолетняя девочка, увидела своими
глазами незадолго до военного лихолетья. Там же впервые в советской школе
узнала о том, что город Сортовала приравнен к районам Крайнего Севера.
− Придет лето, Марийка, и мы все вместе во время твоих
каникул съездим в Ленинград, - пообещал как-то отец, и я очень обрадовалась,
что уже в скором времени побываю вместе с ним и мамой в городе над Невой, в том
самом, где 7 ноября 1917 года свершилась Октябрьская социалистическая революция.
Я свято верила в идеи Великого Октября, всегда с
радостью встречала желанный праздник, когда на улицы наших городов и сел под
звуки духовых оркестров выходили празднично одетые демонстранты, их дети с
транспарантами, улыбками на лицах и цветами в руках. Тогда мне казалось, что
так будет всегда. И никто и ничто не нарушит покой на нашей советской земле,
больше того – ни в одном самом шумном городе, ни в одной деревеньке или же на самом
тихом хуторе.
− Наша страна будет одной из процветающих в мире, -
часто говорил отец, и не только в семье, но и в трудовом коллективе возглавляемого
им предприятия.
Он не исключал возможности возвращения в родную
Гомельскую область, в деревню Струкачев, и тогда у моей матери особой радостью
светилось лицо, заметно менялось настроение. О том, что она ждет именно этого
счастливого случая, мама говорила так просто и убедительно, что очень хотелось,
чтобы все это как можно быстрее произошло. Это трепетное желание звучало в ее
каждом слове, замечалось в каждом взгляде, когда разговор заходил о нашей
родной деревне.
Однажды, когда отец пришел с работы домой, мать не
выдержала:
− Отвези нас в Струкачев. А сам можешь оставаться
здесь. На своем лесопильном заводе…
Но он, казалось, собирался работать здесь, в Сортавале,
даже без выходных, как говорили в нашей деревне, не покладая рук. На этот раз
отец только спросил у матери:
− А где будет учиться, Маша? Ведь в нашей деревне только
четыре класса, а она должна пойти в пятый…
Отец незаметно мне подмигнул, мол, решай сама, но что
я могла ответить? В какое-то мгновение мы все втроем переглянулись, оказавшись
в замешательстве.
Непривычно было и то, что рядом с нашим городом
пролегала государственная граница с Финляндией, а также плескалось именно
огромное Ладожское озеро. И что в одном городе проживали не только карелы, но и
россияне, белорусы, вексы и финны. Каждый из них говорил на своем языке, не то
что в родной деревне – на одном…
Творили в Карелии и талантливые писатели. Вот и Онисья
Ватчиева, родом из деревни Сопоха Кондопожского района, родилась в бедной
крестьянской семье, но учиться в школе ей не пришлось. Читать и писать
научилась сама, как и сочинять былины, сказы и причитания. Многие из них она
исполняла перед сельчанами. Ее творчеством заинтересовались фольклористы, записали
из ее уст несколько былин. Некоторые из них потом вошли в сборники устного народного
творчества.
− Придет время, будешь и ты, Маша, писать свои стихи,
– повторяла не раз мать, восхищаясь карельскими сказками, природой озерного края.
Я была благодарна маме за такие щедрые на похвалу
слова, с интересом слушала и старалась запомнить ее сказки…
А как-то, когда отца не было дома, мама буквально
заинтриговала меня своим вопросом:
− А ты знаешь, Марийка, кто такой Чук и Гек?
Я растерялась:
− Кто же они?..
Ответ услышала не сразу, но все же услышала:
− Это ребятишки, с которыми еще одна мама жила в
огромном городе. Им была Москва. А потом все вместе втроем перед новым годом они
уехали к отцу в тайгу за тысячи километров. Жил и работал тот добрый человек в
лесу возле Синих гор…
Так моя мама познакомила своих детей с новой повестью
советского писателя Аркадия Гайдара «Чук и Гек». С тех пор и стучали в моих
ушах перед новым годом колеса пролетавших по тайге поездов, груженных рудой,
углем и, как пишет в своей повести Аркадий Гайдар, «с громадными, толщиной с
полвагона, брёвнами».
…
И снился Геку странный сон:
Как
будто, ожил весь вагон,
Как
будто слышны голоса
От
колеса до колеса.
Бегут
вагоны – длинный ряд –
И
с паровозом говорят.
Так постепенно
наша семья смирилась с тем, что оказалась в далеком карельском краю, среди
совсем незнакомых людей, способных как и мы, белорусы, творить добрые дела,
оставаться на гребне бурной повседневной жизни.
Особенно порадовало начало лета 1941 года, когда здешние
живописные озерные пейзажи временно отвлекли от невеселых мыслей, от разговоров
о войне. Тончайшие нити моей души уже начинали крепче и крепче связывать меня с
карельской землей: она тоже была советской. Значит – нашей!
И вдруг пришел черный день, которого здесь не ждали…
Как теперь помню, самым страшным словом тогда, в
далеком 1941-м году, в нашей семье стало только одно – война.
Казалось, что в одно мгновение все померкло вокруг,
стало очень страшно чего-то. А чего? Разумеется, фашистского плена, крови и
смерти. Нам необходимо было пройти такие муки и страдания, которые до этого не
укладывались в моей голове.
Уже днем 22 июня в небе над Сортавалой появились
вражеские самолеты-разведчики, а потом и тяжелые бомбардировщики. Город они еще
не бомбили, но от этого нам, горожанам, было не легче. Не задумывались люди и о
том, почему на войне один человек
убивает другого человека. Ведь это ожидало многих мирных жителей райцентра.
Были уже и первые погибшие красноармейцы, а также дымящие до позднего вечера пепелища.
Мой отец, как только мог, успокаивал нас, что, мол,
Красная Армия победит. И тогда-то, поверьте, в знак благодарности я впервые
зарифмовала о нем самые искренние слова: «что был в семье опрятен и умен, а в
жизни маму не обидел он». Не обижалась на отца и я…
Из дневника Марии Коржовой, 2015
«Знаю, что мои
стихи еще далеко несовершенны, они постоянно требуют литературной доработки, им
не хватает мелодичности в каждом конкретном случае, но все равно я их пишу. А
пишу потому, что слишком много дорог прошла за свои 85 лет. Самые трудные из
них начинались в северном Сортавале, когда по воле судьбы я уже куда-то спешила,
кого-то обгоняла, не оглядываясь назад. Главное тогда было – это как можно
скорее преодолеть все трудности, ступить на мирную землю, увидеть долгожданный
рассвет нового дня и наслаждаться тишиной, а также земной красотой родного
края.
И на обложке
одного из поэтических сборников (г. Минск, «Еще мне дышится легко», 2014) я
запечатлена молодой женщиной уже в самом расцвете сил. При этом я постоянно
помню о своей маме. Ее нежной доброте к своим детям. Фотоснимок, на котором
запечатлена Дарья Ефимовна, по-прежнему
остается на моем письменном столе».
Парк Рускеала
расположен в 25-ти километрах от Сортавалы. Сегодня этот парк - одно из самых
посещаемых мест в Карелии; зимний пейзаж в окрестностях Белого моря с вековыми
соснами.
Именно под вечнозелеными деревьями, запечатленными на
фотоснимке справа на заснеженной возвышенности в Беломорском районе, и написал
одно из своих стихотворений «Сны», затем опубликовал его в армейской газете
«Часовой Севера» (суббота, 23 сентября 1973 года) ефрейтор Микола Панасюк:
Тишина
в казарме, будто
Длятся
ночи без конца…
Слышно,
как стучат под утро
У
моих друзей сердца.
Спят
казахи и калмыки,
В
отчий край зовут их сны –
Степь,
что ливнями омыта,
Ночь
с фонариком луны.
Снятся
горы и аулы,
Трактор
в теплой борозде,
Полдень
жаркого июля
С
белью лилий на воде.
Не сомневаюсь, что такие сны видели во время ночного
отбоя и красноармейцы разных национальностей, призванные на службу в Карелию
летом 1941-го года… И очень жаль, что их мирный сон надолго, а то и навсегда
для многих из них нарушила война. В последние безоблачные дни заметно был
встревожен и мой отец, на плечи которого легла непосильная ноша…
Полезнее всего те книги, которые больше других заставляют вас думать.
Т. Паркер
