Микола
ПАНАСЮК,
член Союза писателей
Беларуси и России
член Союза писателей
Беларуси и России
Родился в
деревне Головчицы Дрогичинского района, на Брестчине. После окончания БГУ имени
Ленина по специальности «журналистика» работал в районных, областных и
республиканских газетах, в журнале «Беларуская думка».
Основное
место в творчестве занимает космическая тема. В центре повествования – первый
белорусский космонавт, дважды Герой Советского Союза, генерал-полковник
авиации, почетный гражданин Брестского района, Петр Ильич Климук, трижды
слетавший в космическое пространство.
Третья по
счету иллюстрированная книга «Пётр КЛIМУК», вышедшая к 75-летию со дня
рождения, именно об этом. Не случайно вашему вниманию в преддверии Нового года
и Рождества Христова предлагается отрывок из нее – «Новогодняя ёлка» − о
встрече этого всеми любимого праздника в детские годы будущего космонавта.
НОВОГОДНЯЯ ЁЛКА
Несколько раз выходила Марфа на улицу, стояла на
ступеньках крыльца, силясь услышать шаги мужа. Гулко, словно нагоняя на кого-то
страху, скрипел колодезный журавль, мышью попискивала на одном гвозде
расшатанная штакетина. Снег с колючим морозным ветром хлестал в лицо, густым
севом сыпался со стрехи. Метель, на глазах выбелившая завалинку, присыпанную
порыжелой хвоей, гнала в хату, в тепло.
Печь Марфа топила, не жалея дров – этого добра
хватало, вокруг Комаровки сосна на сосне. Правда, к утру, ветер-злюка выдувал
все тепло – зуб на зуб не попадал, замерзала вода в ведре: хата была рублена из
тонкого бруса. И вот сегодня, незадолго до полуночи, она в ожидании Морозова
бросила в печь лишнюю охапку смоляков. Давно дотлели головешки, а он всё не
возвращался из Бреста, где работал слесарем в депо.
− Нема папы? – то и дело спрыгивая с лавочки у стола,
спрашивал Петя – мальчуган семи лет, в темных, чёртовой кожи штанишках,
аккуратно заправленных в стёганые бурки.
− Нету. Где-то запропастился, - отвечала мать хриплым
голосом, не скрывая злости: она не могла
взять в толк, где мог быть Морозов. Обещал же сходить сегодня за ёлкой.
− Может, поезд сломался? – строил догадки Петя.
− Может, рельсы перемело? – вторила ему Нина.
Уже несколько дней она не ходила в школу: всюду замело
дороги, снегу навалило до стрех, громко трещал от мороза лёд на Силеховском
озере.
− А если и без ёлки встретим Новый год, − подала из
боковушки голос Антося, накануне приехавшая из Бреста, где училась в
педагогическом училище. Щупленькая, невысокая, с длинной косой, она походила на
школьницу лет десяти.
Антося знала, с каким нетерпением ждал братишка
Морозова.
Хотелось подразнить его: пусть покажет характер. Затея
удалась. Когда девочки громко рассмеялись, Петя закусил губу, сжал от злости
кулачки. И только. В следующую секунду он закашлялся, виновато поглядел на
мать. Между тем огонь в лампе неожиданно опал, но и Петя, и сестрички успели
приметить, как изменилась лицом мать.
− Антося! Укладывай младших спать. Никакой ёлки не
будет, - распорядилась она.
− Я папу подожду, − сказал Петя.
− Какой он тебе…
Марфа осеклась на полуслове, поняла, что могла
наделать беды – выдать правду, горькую правду, которую таила, прятала, как
прячут спички от детей, от сына. Она впотьмах нащупала в углу за печкой
посудину для керосина, бухнула тяжёлой, обитой соломой дверью, вышла в сени.
И тотчас, как сговорившись, притихли в своей боковушке
Антося и Нина. Петя опять забрался на скамеечку, прохукал в заиндевевшем окне
глазок и стал вглядываться в снежную свитопляску. Ветер по-прежнему глухо охал, хлестал снежной крупой по
холодному стеклу – так и казалось, что стекло вот-вот треснет тоненьким ледком,
рассыплется звонкими осколочками и напустит в хату холода.
Пете припомнилось, как он вчера вырезал из бумаги
узенькие ленточки, раскрашивал их цветными карандашами, а Нина, то и дело,
отбрасывая за спину длинную косу, аккуратно намазывала варёной картофелиной
края, склеивала колечки. Получилась длиннющая, чуть не во всю хату,
разноцветная цепь. Ее осторожно, чтобы не порвалась, подвешивали на гвоздях
вдоль беленной стены.
Антося в кофточке и юбочке из темно-синего ситца,
ловко, как взрослая, орудовала иголкой – шила Деда Мороза. Дед Мороз вышел
пузатенький, перепоясанный узенькой тесемкой, с черными глазами угольками и
густыми подкрашенными бровями. К лицу ему были и красный, морковный нос из
яркого лоскутка, и светлая бородка из чесаного льна. Мать напекла из теста
разных шишечек, петушков и звездочек. Такими и в прошлом году украшали ёлку…
И вот теперь, когда погасла лампа и угомонились в
своем запечье Нина и Антося, Петя едва сдерживался, чтобы не заплакать от обиды.
Хоть ты ватник надень, сунь ноги в валенки и через глубокие сугробы, сквозь
лютую метель беги на полустанок. На тот самый, где ближе всего от Комаровки
останавливались поезда. Последним, давно уже, должен был приехать отец.
Петя совсем было приуныл, притих, вслушиваясь в голоса
метели, когда сперва у обращенной во двор стены, а потом в сенях глухо
затопали. Что-то мягко, как привядшая трава, прошуршало.
И Антосю, и Нину, и Петю как ветром смело к порогу.
Отворилась дверь. Дохнуло холодом и смолой. У Пети
заняло дух от радости. Отец пропустил мать, потом вошел сам, на ощупь поставил
у косяка ёлку и стал чиркать спичкой.
При тусклом и зыбком свете Марфа заправила лампу,
зажгла – и Петя так и замер от восторга:
перед ним стояла высокая, под потолок, стройная, с намерзшими кусочками льда
ёлка. Она будто протягивала мальчику густые поблёскивающие лапки, от которых
исходил пьянящий аромат леса.
− До утра не мог прошляться? – недобрым взглядом
кольнула мужа Марфа, повесила на гвоздь кожушок.
У товарища работа не ладилась. Помог ему. А прямо с
поезда пошел за ёлкой. В Казённое, - спокойно ответил Морозов, весь
запорошенный снежной пудрой. По его лицу, на котором пробилась заметная щетина,
стекал пот, волосы сбились, взмокли.
−Аж в Казённое? – смягчилась Марфа.
−А чего там!
−Туда четыре да сюда четыре версты. Волков пропасть!
Срубил бы где поближе сосёнку, и ладно для этой забавы.
− Не понимаю тебя, Марфа, - произнёс Морозов. – Не
понимаю…
− Не хочу, мама сосёнку! Правильно папочка сделал! –
захлопал в ладоши Петя, выручая отца.
Глаза Морозова засветились радостью, и он благодарно
посмотрел на сына.
− Дрель неси, Марфа! – Морозов подхватил Петю на руки
и подбросил к самому потолку. Ну и как?.. Красивая? – кивнул на ёлку.
− Краси-и-вая! – зажмурился Петя и теплым обручиком
рук обхватил отца за шею.
− Папа! А Дед Мороз у нас какой! – протягивая на
ладонях красноносого молодца, выбежала из боковушки Нина с округленными улыбкой
щеками.
− Дед Мороз что надо! Как живой! – опуская на пол Петю,
улыбнулся Морозов. – Да, поди, скучновато Деду без ёлки. Правда, Петя?
− Правда, папочка, правда! – защебетал мальчуган,
вырывая у матери топор и дрель, которые та принесла из сеней. – Я сам установлю
ёлку. Я сам, ладно, папочка?
Глядя, как Морозов и маленький сын озабоченно мастерят
крестовину, Марфа вспомнила далёкий хутор под Берёзой и словно бы услыхала те
запавшие в душу хозяйки слова. Только теперь согласилась: жизнь не всегда так
складывается, как человек загадывает. Вот и она, когда дошла до того, что
только кожа да кости остались, взяла в дом мужчину. Кликнула девочек и
попросила называть отчима папой, а Пете правды не говорить. Какое-то время
казалось, что поступила она легкомысленно, предала и детей, и мужа: тот, Илья, не
шел из головы, возвращался в сны. Должно быть, потому и к Морозову, относилась
нервно, срывалась. Как сегодня.
А чем он виноват? Что пожалел ее? Что сердце
отзывчивое?
Ну, задержался малость на работе, так что? Не в шинок
же забрёл. Ее детям принес столько радости.
И она уже бранила себя, корила за жестокость в
отношении к Морозову. За недоверие. Хоть и не говорила об этом никому, да шила
в мешке не утаишь: в оба глаза следила, как бы не обидел зазря. А однажды
сомнения рассеялись. Как-то Петя с деревенскими сорванцами разложил костер. Да
где – у самой стены гумна. А тут ветер так и рвет. Она побелела вся,
заколотилась. И давай лупить мальчонку, стращать всякими страхами. Не заметила,
как Морозов откуда не возьмись. Резко до боли рванул за плечо, выхватил розгу,
ожег ее гневными глазами и стал заливать костер. А вечером, чтоб дети не
слыхали, загородил ей дорогу в кухоньке, сказал: «Не сердись, Марфа. Это я
сгоряча… А все же так нельзя. Строгость материнская нужна, только не такая, как
у тебя».
Несколько дней заикался Петя, с криком вскакивал с
постели. Морозов не спал ночами, сидел подле кроватки, успокаивал малыша. И
Марфа поняла сразу две свои ошибки: и по отношению к ребенку, и к Морозову. И
еще приметила: после того случая Петя еще больше тянулся к отчиму, чем к ней.
Это кольнуло в самое сердце…
Разворошила Марфа память – и вовсе ей стало не по
себе. Надо же, забыла накормить мужа. Не спросила даже, хочет ли есть. Тем
временем Петя и Морозов сделали крестовину, и в комнате. У окна, выходящего на
гумно, встала красивая ёлка. Внизу под лапками, пометили молодцеватого Деда
мороза, и дети принялись развешивать нехитрые украшения.
− Иди поешь, Миша, − гремя заслонкой, мягко сказала
Марфа. – Иди, все горячее.
− Потом! – отмахнулся Морозов и из потертого кожаного
ранца, с которым всегда ездил на работу, достал каравай белого хлеба.
− Ух ты-ы! – воскликнула Марфа, уже с нежностью глядя
на мужа. Т-с-с! Надо, чтоб неожиданно.
Михаил Васильевич с заговорщическим видом, смешно
отставляя в сторону указательный палец, стал резать душистый каравай крупными
ломтями. На клеенку в желтые, как цветы калужницы, кружочками через раскрытую
дверь в комнату, где хлопотали вокруг ёлки дети, падала косая полоска неяркого
света. За окнами выла метель, скреблась
в стекло яблоня, в трубе неумолчно позванивала вьюшка.
− Давно хотела спросить… − Марфа села на табуретку,
облокотилась на стол и заглянула мужу в глаза. – Вот кого ты больше жалеешь –
Петю или?..
− Всех. Как пять пальцев одной руки, - не задумываясь,
ответил Морозов, раскладывая на клеёнке нарезанные ломти.
− Как пришел в сорок шестом году, с тех пор думаю:
удивительно получается на свете. Пусть бы хоть одно дитя твоей крови было. Вот
бы и понимало твою ласку, твою доброту…
− Ну, хватит, Марфа, хватит. Что это с тобой? Такая уж
нынче добренькая. Зови детей к столу, − перебил ее Михаил Васильевич жену,
втайне радуясь перемене в ее настроении.
Марфа кликнула детей, и кухонька с грубым столом и
подвешенным на проволочном крюке ведром ожила, наполнилась голосами. Морозов
взял со скамьи ранец с подарками, прошмыгнул в комнату и торопливо, чтобы не
застали дети, пристроил на самой макушке ёлки большой стеклянный шар, купленный
днём в Бресте. Рядом с Дедом Морозом насыпал конфет и вернулся на кухню.
− Папа! Какая булка вкусная! И белая-пребелая! Я такой
не ел еще, - обеими руками вцепившись в ломоть, затараторил Петя.
− Петька! Петька! А что нам Дед Мороз принес!
Оказывается, Нина успела приметить шар и конфеты.
Морозов счастливо улыбался. Он только теперь ощутил
усталость: гудели ноги, покалывало в спине. «Вот и все, что смог для них
сделать…» − подумал он, разгоняя ладонью облачко дыма.
Пускаться в пляс вокруг ёлки, смешить детишек
забавными шутками, играть в прятки было невмочь, и он послал ребятам Марфу.
За окном не унималась пурга.
«Опять половина садов вымерзнет», – озабоченно подумал
он и вздрогнул от теплого прикосновения.
Рядом стоял Петя.
− О чем папа думает? – спросил он, сея из глазёнок
яркие искорки-смешинки.
− Вырастешь – расскажу.
− Мама зовет, − Петя взял Морозова за руку и потащил к ёлке…
***
Книги о космонавте Петре Ильиче Климуке
С тех пор прошло много лет. Уже давно Петя стал
взрослым, в первый раз полетел в космос. В декабре, перед самым Новым годом…
Это была мучительная ночь. Под утро Марфе Павловне
даже взбрело в голову, что она – самая разнесчастная на земле. Наедине со
своими думами трудно совладать с тревогой. И где же могла запропаститься та
звездочка летучая, в которой Петя?.. Петя, Петенька, Петручок…» − шептали ее
уста. А может, она уже плохо видит? Или тучи заслоняют ту живую точечку? А
может, звездочка та, искорка земная, или как там ее назвать, пролетает
стороной?
И совсем иные мысли бередили воспоминания. Припоминая
последнюю встречу с Ильёй, Марфа Павловна не находила себе места, острая боль
пронзала сердце. Где же справедливость, если война унесла каждого четвертого из
белорусской хаты? Как бы порадовался сегодня Илья!
Потом немного успокоилась. Слышала: Морозов тоже не
спит. Через щель в неплотно прикрытой двери сочился свет. Михаил, должно быть,
курил, меряя шагами кухню. Новогодняя ёлка – событие той далекой ночи –
показалось вдруг волшебным сном, и опять тоскливо стало на сердце. Были бы
теперь дома Антося, Нина, Петя!..
Пожалуй, в тысячный раз приходил к ней Петя, но как
она не старалась, так и не смогла коснуться его рукой. Петя тут же куда-то
исчезал…
Скрип половиц под ногами Морозова успокаивал,
возвращал к реальности. Петя начинал вспоминаться в знакомых земных образах: то
маленьким, в валеночках возле новогодней ёлки, то веселым молодцем в
белоснежном скафандре. На первых порах она не могла даже запомнить и вымолвить
это диковинное слово. А еще труднее было понять, как это струя пламени несла в
простор высокую, как громоотвод, ракету…
Многого не могла представить себе она, простая
деревенская женщина: и тот же Байконур, и бездну космического пространства, где
происходили нижеследующие события…
